— Не успела бабочка превратиться в известковую скалу, как ветром нанесло семян разных трав да деревьев. Попытались они пустить в той скале корни, но не тут-то было — на голом и гладком камне зацепиться трудно. Долго-долго на острове не могло вырасти ничего, кроме осоки. Это уж потом появились и овсяница, и солнцецвет, и шиповник. Но и поныне на горе Альварет не так уж много растений. Думаешь, им не хватает тепла или света? Нет, гора со всех сторон открыта солнцу, просто земля на ней больно скудная. Никому и в голову не придет пахать на ее вершине — ведь слой земли там совсем тонок. Ну а если и впрямь гора Альварет и окрестные скалы образовались из тулова бабочки, то ты, наверно, спросишь: откуда же взялась земля под горой?
— В самом деле, — сказал овчар, — откуда она, любопытно узнать.
— Ну так вот! Остров Эланд пролежал в море великое множество лет, а за это время все, что носится по волнам — и водоросли, и песок, и раковины, — скапливалось вокруг него да так и осталось. Вдобавок еще камни да щебень попадали сюда с восточных и западных склонов. Мало-помалу берега острова расширились, и стали там расти и хлеба, и цветы, и деревья.
На самой вершине, на твердой спинке бабочки, пасутся только овцы, коровы да жеребята, а из птиц гнездятся одни лишь чибисы да ржанки. Тут нет никаких построек, кроме ветряных мельниц да нескольких сложенных из камня хижин, где ютимся мы, пастухи. Зато внизу, на побережье, раскинулись и большие крестьянские селения, и церкви с пасторскими усадьбами, и рыбацкие поселки, и даже целый город.
Старик выжидающе глянул на молодого. Тот, покончив с ужином, завязывал свою котомку.
— Непонятно, к чему ты клонишь? — спросил он.
Старый овчар все так же вглядывался в туман усталыми глазами. Они и устали-то, наверно, оттого, что вечно высматривали чудо, какого и на свете не бывает. Понизив голос до шепота, старик сказал:
— Одно хотелось бы знать, только одно: известно ли хоть кому-нибудь, что остров этот был бабочкой, летавшей здесь на больших блестящих крыльях? Знают ли об этом крестьяне, живущие в окрестных усадьбах под горой, рыбаки, промышляющие в море салаку, купцы в Боргхольме, дачники, наезжающие сюда каждое лето? Ведомо ли про то странникам, что бродят в развалинах замка Боргхольм, охотникам, что приходят сюда по осени стрелять куропаток, художникам, что сидят на горе Альварет и рисуют овец да ветряные мельницы?
— Ну да, — внезапно сказал молодой пастух, — кому-нибудь из тех, кто сидел здесь вечером на краю скалы, слушал пение соловьев в рощах под горой да глядел через пролив Кальмарсунд, наверняка приходило в голову, что остров это не простой и появился не как все другие острова.
— Хотелось бы знать, — продолжал старик, — неужто никому из этих людей никогда не мечталось приладить ветряным мельницам крылья, да такие огромные, чтобы они смогли поднять целый остров из моря. И заставили бы его летать, как бабочку. Вот это была бы бабочка! Всем бабочкам бабочка!
— Может статься, в словах твоих и есть доля правды, — сказал молодой овчар. — Летними ночами, когда небо чистое и его свод высоко-высоко вздымается над островом, и я порой думал: а остров-то не прочь подняться над морем и улететь далеко-далеко…
Но теперь, когда старику наконец удалось вызвать молодого на разговор, он не очень-то его слушал.
— Хотелось бы знать, — сказал он еще тише, — почему здесь, на горе Альварет, человека грызет какая-то непонятная тоска? Тоска эта терзала меня всю жизнь, и сдается мне, она закрадывается в душу всякого, кому доведется сюда ступить. Хотел бы я знать, понял ли кто, кроме меня: это оттого, что наш остров — бабочка, которая тоскует по своим крыльям.
Пятница, 8 апреля
Переночевав на северном мысу острова Эланд, дикие гуси направились к материку. С большим трудом, преодолевая порывы сильного южного ветра, который дул над проливом Кальмарсунд и относил стаю к северу, гуси пробивались к суше. Показались уже первые шхеры. Вдруг послышался страшный шум. Казалось, тысячи птиц рассекают могучими крыльями воздух. Вода внизу внезапно почернела. Акка на мгновение замерла, распластавшись в воздухе, затем стремительно начала снижаться. Она хотела посадить стаю на воду, но не успела. Их настиг сильный шквал. Западный ветер гнал пред собой тучи пыли, соленую морскую пену и мелких пташек. Он подхватил и диких гусей и, швыряя их в разные стороны, понес в открытое море.
Разыгралась ужасная буря. Напрасно дикие гуси пытались повернуть назад, это было им не под силу. Ветер уносил их все дальше и дальше в Балтийское море. Остров Эланд остался где-то позади, внизу простиралось лишь пустынное и безбрежное море. Оставалось только лететь и лететь по воле ветра.
«Нет, нельзя сдаваться на милость буре и нестись надо всем Балтийским морем», — подумала Акка. С большим трудом стая все же сумела опуститься на воду. Волнение на море с каждой минутой все нарастало и нарастало. Зеленоватые волны со зловещим шипением накатывались одна на другую, слово соперничая друг с другом: кто круче, чей пенный гребень выше. Но диких гусей не страшили морские валы. Казалось, они даже радовались им. Они не выбивались из сил, плывя наперерез волнам. Спокойно дождавшись, когда их подхватит очередная волна, птицы то взлетали на ее гребне, то падали вниз. Словом, забавлялись точь-в-точь как дети на качелях. Беспокоило их только одно: как бы не разогнало стаю.
Бедные наземные птицы, гонимые бурей, пролетая мимо, с завистью кричали: